Ржавое время застряло в стрелках часов
и больше не бьется. Сердцем, комком. Под горло
не подступается острым желанием
делать на зло, на мозоль, под ребра.
Как-то сразу стихло, не стучат об висок,
не маются звуки, вынимаются, гнутся,
в руки просятся, словно дети малые:
баюкаю, не даю проснуться.
А я выдерживаю, спешу жить дальше:
свернулось, саднит в печенку, слегка бьет внутри.
«Господи, дай моим самым близким счастья, —
как молитву: — Господи, обними…»
Да, я тоже бываю слишком. Упряма,
горяча, настойчива, вспыльчива и смела.
Я — живая, если простыми словами:
просто не умею играть в слова.
Только завтра, весной, горячей и горькой
полыни тугие вытапливая листы,
я припомню, наверное, стылый город,
где почти зимой и случился ты.
Ржавое время развалилось на части;
я живу, не учу молитв и считаю дни:
«Господи, дай моим самым дальним счастья! —
повторяю: — Господи, обними…»
